«Я родом из Сталинграда…»: воспоминания А.А. Спириной о военном детстве

Постоянной прихожанкой Свято-Троицкой Сергиевой Лавры является Антонина Аркадьевна Спирина, которая не так давно переселилась из Волгограда в окрестности Сергиева Посада. Она семилетней девочкой пережила страшные бои Сталинграда, была свидетельницей осады четырехэтажного дома на улице Пензинской, 61, прозванного после «домом Павлова», была также свидетельницей многих чудес этого страшного времени. Обо всем этом она поделилась с нами в преддверии годовщины начала Великой Отечественной войны.

Антонина Аркадьевна Спирина

Антонина Аркадьевна, Вы провели все свои детские и юношеские годы в Сталинграде. Когда Вам исполнилось 7 лет, Вы принимали участие в ожесточенных сталинградских боях 1942 года. Расскажите о них.

Я вот как раз недавно вспоминала об этих годах в своем уединении. Мы жили рядом с тем местом, где сейчас находится «дом Павлова». Хочу рассказать вам немного еще про Мамаев курган. Мы, дети, еще до войны поднимались на Мамаев курган, откуда открывалась прекрасная панорама: вся Волга как на ладони была видна, и дальше – за Волгой – видны были просто огромные пространства, поэтому за эту высоту очень сильно боролись немцы. И было так: сегодня наши заняли высоту, а на следующий день немцы их выбили, бросив в бой огромные войска. Я помню, было даже так, что утром на высоте были наши, а вечером – немцы. Убирать убитых некому было, да и возможности такой не было, потому что бои за эту высоту велись непрерывно, передышки не было. Всё пространство вокруг Мамаева кургана было усыпано трупами, русские лежали вперемежку с немцами. Потом наши войска закрепились на своих рубежах. Чтобы не начались эпидемии, мирные жители убирали мертвые тела. Дети, женщины, старики ползком выносили их на себе из зоны боев. – Сколько людей погибло! Где взрослый не мог пройти, там ребенок пролезал. Сколько мальчишек наших подорвалось! Не сосчитать…

Два военных завода из города были эвакуированы, остался один тракторный, но выпускал он уже танки. Этот завод героически работал даже тогда, когда немцы уже подошли вплотную к заводскому забору. Наши зенитки били по ним из-за Волги, ополченцы сражались за каждый метр заводской территории, а станки в это время продолжали работать. Стояли за токарными станками четырнадцатилетние дети, женщины, старики и вытачивали детали. Работали без перерыва, сменяя друг друга. Новые танки выходили в бой прямо с конвейера, укомплектованные снарядами и экипажами подбитых танков. Когда наши войска закрепились на кургане, мирные жители собирали раненых, рыли экскаваторами братские могилы, чтобы похоронить своих. Немцев увозили куда-то, их хоронили отдельно. Уже припекало весеннее солнышко, распускались тюльпаны. На Мамаевом кургане всегда росли разноцветные тюльпаны, и дети бегали туда собирать их. И очень страшно было видеть среди ярких красивых цветов мертвых искалеченных людей. Мне было восемь лет, и я всё это очень хорошо помню. Думаю, что это Господь тогда так утешал нас: глядя на распускающиеся бутоны, мы понимали, что природа не умерла, что жизнь продолжается. Я родилась в семье военного. Мой папа был полковник, мама медсестра. Папа ушел на Финскую и там погиб. Мы получили на него похоронку.

Мамаев курган. Монумент «Родина-мать зовет»

Я помню, как переправляли раненых на плотах через Волгу. Эти плоты тащили за собой баркасы. Мама моя перевязывала раненых, она была с ними до конца, но когда немцы подошли вплотную к заводу, уже переправить кого-либо стало невозможно, и тогда она переодела оставшегося раненого в гражданскую одежду и вместе со мной поместила его в подвал. И вдруг наступила тишина, стрелять перестали. И в этой тишине мы услышали немецкую речь. Мы открыли люк нашего «бомбоубежища» и поняли, что немцы обыскивают территорию. Мы вышли все, с нами были дедушка, бабушка моя, дети соседские, этот солдат переодетый. Стоим кучкой, друг к другу прижавшись. Немцы нас увидели и удивились. А один даже назад отпрянул и на ломаном русском спросил: «Откуда здесь люди? Мы здесь всё порушили. Здесь не должно быть ничего живого». А на Мамаевом кургане позже напишут о наших солдатах: «Смертны ли они?» Вот такие у нас были защитники, простые русские солдаты…

Мне кажется, тех людей, которые были в этом котле, даже если они вернулись с войны живыми, их уже не осталось. Им ведь уже под 100 лет. Все, кто воевал, имел ранения, контузии, простудные заболевания. Разве им столько прожить? Может быть, единицы остались. Мы, дети войны, уже все старенькие, еле ходим… В Лавре есть монашествующие, которые прошли войну?

Да, есть. В прошлом году отец Григорий умер, он воевал. Архимандрит Наум (Байбородин) тоже фронтовик, каждый год поздравления получает с Днем Победы. Архимандрит Кирилл (Павлов) защищал Сталинград. Вы сказали, что жили рядом с тем домом, в котором он держал оборону со своими бойцами.

Да, мы жили рядом, в этом же квартале. Это был центр города. А у самой Волги, на краю, была мельница, принадлежавшая немцу Герхарду. Это было красивое красное двух- или трехэтажное здание. И от этого дома шла дорожка прямо к дому Павлова. С Волги им приносили воду и еду, и мы тоже носили им воду в котелках и ведрах, иногда ползком – да разольем, вернемся, снова набираем. Дом стоял весь в пробоинах от снарядов. Сразу после войны на дом повесили табличку с указанием фамилий защитников – двух Павловых, Якова Федоровича и Ивана Дмитриевича. Я не знаю, сохранилась ли она до наших дней.

У нас в городе есть храм Казанской Божией Матери. Как и в Москве, с этой иконой во время боев облетали вокруг города несколько раз. Есть документ об этом, не помню только, где он находится, в местном музее или архиве.

У Вас в Святом углу висит очень красивая икона Богородицы «Троеручица». Расскажите нам об иконе. Насколько я понимаю, она была привезена Вами из Сталинграда?

Наша бабушка была верующим человеком. У нее была эта икона «Троеручица». И еще одна икона Спасителя. Вторая икона очень старенькая, у нее и оклад весь рассыпался уже, она была не отреставрирована и хранилась как есть. Были и другие иконы, их вместе с другими вещами унесли, когда нашу маму обворовали. А эти две иконы остались, и я их сейчас храню. И во время войны, когда были бомбежки, когда сразу по 300 самолетов налетало, все бежали в бомбоубежище и мама тоже, а наша бабушка – настолько в ней была вера сильная – спокойно отвечала: «Мне еще рано умирать, я в бомбоубежище не пойду». И она брала эту икону и с молитвой целый квартал, а это 30 домов, обходила. На каждом углу этого квартала делала по три поклона. И всё кругом горит, всюду руины, а наш квартал целый стоит. И к нам перенесли штаб, всюду провода протянули разноцветные. В нашем микрорайоне стояла полевая кухня, от нас возили обеды солдатам на передовую. У нас росла удивительная акация, я такую нигде не видела. У каждого дерева два ствола, а ствол такой, что руками не обхватишь. И за этими большими деревьями было хорошо прятаться. Под этими акациями у нас был медпункт, там первую помощь раненым оказывали. И еще у нас стояла «Катюша». Она только появилась в нашей армии. И немцы боялись ее и охотились за ней. Но «Катюша» часто меняла позицию, нигде не оставаясь надолго. Мы, ребятишки, крутились возле нее. И даже наблюдали вблизи, как она стреляла. Попадали, конечно, от страха все на землю. Но всё равно смотрели на эти огненные стрелы, которые она выпускала. И еще звук был такой резкий, пронзительный. И страшно было и радостно, что у нас такое оружие есть. А бабушка наша так в бомбоубежище ни разу и не спустилась. У нас нефтебаза на берегу была. Большие емкости для нефти разбило, и нефть полилась в Волгу. И река загорелась. Шел густой черный дым. И вот представьте себе такую картину: всё кругом горит, всё в дыму, а бабушка сидит, молится. У нас был старый самовар, она из него чай пила. Попьет чайку, опять берет иконы и снова обходит наш квартал. И по три поклона клала на каждом углу. Это был крестный ход. И наш квартал остался целый. И только после войны – а я жила там долго, меня замуж мама там выдала – наш дом сломали и построили высотные дома на этом месте. А поскольку город у нас стоит над Волгой, он у нас растянулся как лента, то и дом Павлова стоит над Волгой, и наш дом стоял над Волгой, а чуть-чуть дальше, ну, может быть, метров 100–200, от нас был универмаг, где находился Паулюс со своим штабом. И его пленили.

Я знала одну женщину – она закончила свою жизнь в доме престарелых, куда я однажды отвозила пожертвование. Там я ее встретила. Мне сказали: «А у нас есть твоя землячка!» Я к ней подошла, и она мне рассказала, что видела, как Паулюса арестовали. Она рядом с ним в это время была в одном подвале. Когда наши солдаты в подвал ворвались, они не знали, кто где находится, там темно было, и она им показала, где находится Паулюс. Не побоялась. Она старше меня лет на 7–8 и, конечно, это был подвиг – ее потом благодарили.

Ну, хочется еще об иконе сказать. Это настоящее чудо было, что наш квартал целым остался, когда всё кругом было разрушено и горело. И это чудо было по заступничеству Божией Матери благодаря ее чудотворной иконе.

Ваша бабушка такой сильный заряд веры Вам дала…

Да, это так. Я ее единственная внучка и хорошо помню ее. Она даже с немецкими солдатами дралась, когда они у нас забирали что-нибудь. Недолго, но они у нас в доме хозяйничали. И однажды солдат открыл бабушкин сундук. И нашел там новые чёсанки с блестящими галошами. Он их снял, засунул себе под мышку и пошел. А бабушка сзади подбежала, галоши у него выдернула и давай его бить этими галошами прямо по лицу. Он мог бы ее пристрелить как курицу какую-нибудь, но тут мама подбежала, стала умолять солдата не трогать бабушку, объяснять ему, что она старенькая, и он ушел. Того раненого русского солдата, которого мы переодели в штатское, они у нас забрали, хотя мама говорила, что он не солдат, а ее сын. Но немцы не поверили и навели на нее пистолет, тогда солдат сам поднял руки и сказал: «Сдаюсь», – чтобы маму не убили. Молодых угоняли в Германию на работы, и маму тоже хотели забрать, но Господь был с нами, и поэтому с нами ничего плохого не случилось. Хотя, конечно, мы были всегда голодные. Об игрушках или о конфетах мы даже не думали. Кусок хлеба был для нас за счастье. Мы без дела не сидели, играть нам было некогда. Кого-то завалило – мы откапываем, убило – помогаем хоронить, всё время что-нибудь тащим. Мы во всем принимали участие. Там, где были взрослые, там были и мы. Такое вот было у меня детство. Были и маленькие развлечения. У нас был овраг глубокий в одном месте, туда стаскивали сбитые немецкие самолеты. Мы, вооружившись ножницами, залезали в них, срезали, что находили, делали себе из разноцветных проводков бусы – такая вот была игра. Любили везде лазить, многие подрывались. Столько мальчишек похоронили, кругом были мины. Мирное население из города уйти не могло. Сначала кинулись, кто на чем, кто с мешком, кто с чемоданом – уезжать из города. А Сталин издал указ, чтобы никто не уходил из города. И мы вынуждены были остаться и жить рядом с солдатами как заложники. Вот солдат стоит, а рядом мы.

А когда немцев прогнали, они ушли, а мы опять остались. И тут начался страшный голод. Совершенно нечего было есть. Но Господь был рядом, и мы выжили. У нас и радости были. Мы радовались всему, самому малому. Сейчас радуются большим деньгам, новой машине, а мы тогда самому простому – любой находке, солнышку теплому. В хорошую погоду можно и на одной ножке попрыгать – вот и радость! На Волгу мы бегали регулярно за водой как челноки. Летом у нас стояла жара – до 40 градусов, сейчас уже такой жары нет. Пить хочется, а в городе водопровод разбит был полностью, только Волга нас поила. У нас даже рынок образовался, где воду продавали. И дети с ведром воды на этот рынок ходили. Да, одно время я водой торговала в детстве! По 3, по 5 копеек давали за кружку воды. Так я зарабатывала. На эти копейки потом хлеб покупала, домой приносила.

Дом Павлова

А про дом Павлова что Вы еще запомнили?

Ну, мы тогда не знали еще, что это дом Павлова, и о нем ничего не знали. Мы носили им воду, потому что они были нашими солдатами, мы старались им помочь, потому что они воевали. Я только узнала, когда стали говорить, что один солдат там с Библией не расстается, за поясом она у него была или еще где-то он ее носил. И говорили, что он ее собрал по листочку, нашел где-то среди развалин. А кто-то говорил, там священник есть, кто-то говорил, среди них верующий один. Такие пошли разговоры… Понятно было, что он молился. А мы тоже все молились. Но после войны повесили табличку на стену дома, в ней были указаны два Павлова. Один из них Яков. Я его знала. С этим Яковом, когда я уже работала и занимала высокую должность, я познакомилась, когда ехала в командировку в Москву. Ехала я поездом, в мягком вагоне СВ, и он оказался моим соседом по купе. Его чуть ли не волоком втащили провожатые и ушли. Оказалось, что он был в гостях, его там напоили. А мне зачем с пьяным ехать? Я попросила его перевести в другое купе, к генералу, а ко мне переселилась моя знакомая. Но со временем я узнала, как закончилась его жизнь…

Записал и. П.

Пресс-служба Лавры