Радость вечной жизни

Воскресе Христос, и жизнь царствует! 
Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?...

Свт. Иоанн Златоуст. Слово огласительное на Святую Пасху

И это – не греза, не мечта, это – не красивая фраза, это – истина, свершившийся факт! Смерть побеждена смертью Христовой и не должна уже больше пугать своим приходом душу христианина. Что смерть для верующего во Христа, когда он знает, что ради него через смертную сень прошел его Спаситель, чтобы избавить его от страха смерти и воскресить с Собою? Что смерть для того, кто живет ли – для Господа живет (как говорит апостол Павел в Рим. 14, 8) и умирает ли – для Господа умирает, кто знает, что эта смерть не в состоянии отлучить его от любви Божией?

С какой радостной надеждой отходят в вечность те, которые и здесь жили в Боге и для Бога! Не только на арене древнего цирка, при торжественном исповедании своей веры перед всем языческим миром, лица умиравших сияли «как лицо ангела», но и во все века, во всех положениях – и в пустынях, и в келье монастыря, и среди подвигов скромной повседневной жизни в миру, и великие сонмы исповедников и мучеников за св. веру на «всемирной арене», каковой давно уже является наша многострадальная Россия, умирали ли верующие в страшных и жутких по казням лагерях Германии или кончаются прошедшие «чрез огнь страданий» в нынешних бесчисленных лагерях Ди Пи [1], – все они отходили и отходят в вечность тихо, спокойно, с предчувствием неизреченной радости, уготованной Господом «всем любящим Его».

«И приду и возьму вас с Собою, чтобы и вы были, где Я» (Ин. 14, 3). Вот она – смерть христианина. Какое должно быть блаженство, умирая, сознавать, что идешь на этот таинственный призыв! Недаром и Святая Церковь каждый день испрашивает нам у Бога кончины безболезненной, непостыдной, мирной.

В тяжелом, безотрадном раздумье стоит перед фактом смерти «естественный», не рожденный «от воды и Духа» человек; стоит так же, как стоял пред ним сотни и тысячи лет тому назад. Никогда не мог он примириться с этим фактом, потому что душа человека, по самой своей природе, жаждет бессмертия. Но до пришествия в мир Христа Спасителя не было у человека той радостной уверенности в загробном бытии, в сознательной разумной жизни, которая продолжается и возрастает в вечности, каковую принесло в мир только Евангельское учение.

До Христа Спасителя жизнь для мыслящих людей была только загадкой, которую ни один человеческий ум не мог разгадать. Вот перед нами древний Египет... Древнейший из культурных народов... Гигантские пирамиды, колоссальные сфинксы, огромные храмы и обелиски среди прилегающих к Египту необозримых мертвых пустынь... Памятники культуры, до сих пор поражающие нас, понимающих, когда мы смотрим на них, почему еще в древности Египет назывался «страною чудес»... И все эти памятники «обязаны своим происхождением мысли о смерти, а не о жизни. Таинственный момент, которым оканчивается видимая жизнь, неизвестное будущее за этим видимым бытием – вот чем, по преимуществу, занята была мысль египтянина» (Еп. Хрисанф).

Грек был более жизнерадостным, он был всецело привязан к земле, все мысли его были преданы ей, и сердце принадлежало щедрой богине Деметре, богине плодородия, цветами и колосьями покрывающей поля, низводящей на землю благодатную весну. Но не вечно продолжается весна, не вечно продолжается и молодость человека – расцвет его духовных и физических сил. Нельзя человеку избежать столкновения с болезнью, старостью и смертью, и вот... омрачается жизнерадостность грека, и нотка грусти и недоумения слышится в тех его песнях, которые касаются вопроса о смерти. Что там, в загробном мире, за таинственной гранью, которая отделяет живых от мертвых? Неужели совсем уничтожается человек, обращается в ничто? – Не может быть этого! Жизнь продолжается и за гробом, но какая жизнь? И богатое воображение грека, наполненное образами, звуками и красками видимого мира, не могло представить себе ничего, кроме скитания бледных скорбных теней, лишенных даже разума, в бесконечных владениях бога Гадеса. Удивительно ли, что грустно и страшно было умирать с таким представлением о загробной жизни.

В исключительном положении среди народов древнего мира находился народ Израильский, один имевший Божественное Откровение; но и у евреев не видно радостной готовности, тем более, «желания» разрешиться от бренного тела и перейти к Богу. Лучшие из израильтян с покорностью неизбежному Божию определению: «Земля еси и в землю отъидеши», отходили к праотцам «в путь земли», чтобы и в другом миpe ожидать грядущего Искупителя, как ждали Его здесь, на земле. Не оттого ли долголетие и земное благополучие были такой частой наградой ветхозаветных праведников? «Человек, яко трава, дни его, яко цвет сельный, тако отцветет» – вот, что с несомненностью они знали, как знает и всякий.

Противна человеческой душе мысль о том, что здесь, в этом миpe, кончается всякое существование человека; не может она себя заставить вовсе не думать о смерти. Можно, конечно, убаюкивать себя словами: «Душа, много добра лежит у тебя на многие годы: ешь, пей, веселись!» Но это не есть ли та тоска, доходящая до отчаяния, которая является обычной спутницей такого прожигания жизни и лучшим доказательством того, что нельзя безнаказанно гнать от себя мысль о «вечных» вопросах, а между ними – и вопроса о вечной жизни?

До каких ужасающих размеров доходило число самоубийств в последние годы существования Римской Империи, в годы ее внутреннего падения, когда жизнь большинства была беспрерывной оргией и в то же время пугала их своей пустотой и бессмысленностью. Среди веселого праздника, окруженный десятками рабов, красотою во всех формах, в какие она только может воплощаться на земле, опьяненный дорогими винами, услаждаемый игрою на арфах и пением вакхических песен, человек не выдерживал пустоты, ужаса жизни и убивал себя!...

Но вот раздалась в мире чудесная радостная весть: «Xристос воскресе из мертвых!» И люди, сидящие во тьме и сени смертной, увидели свет! Разрешились мучительные сомнения, исчез невыразимый страх, рассеялся призрак смерти. Только теперь понятно стало все величие смерти, и человек получил силу взглянуть ей в глаза. Ясно и определенно сказано было человеку, что он создан для вечности, а настоящая жизнь есть только приготовление к загробной жизни. Какова будет эта жизнь? В условиях настоящего своего существования мы не можем представить себе жизни в ином мире, нам открыто только, что она есть и «не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Господь любящим Его».

Только теперь стали понятны во всей своей глубине слова псалмопевца: «Блажени, яже избрал и приял еси, Господи! Память их в род и род! Души их во благих водворятся» (ср. Пс. 64, 5; 101, 13; 24, 13). Весь чин погребения православного христианина проникнут радостным упованием, что умерший отошел ко Господу, чтобы вкусить покой праведных, и эта надежда смягчает нашу естественную скорбь и дает силу остающимся в живых пережить момент последнего целования.

Когда, мать теряет свое дитя, когда вообще мы теряем человека, с которым, может быть, была связана вся наша жизнь, мы не можем не плакать, не скорбеть: эта скорбь и естественна, и законна. Не возмутился ли духом Сам Господь, когда увидел Марфу и Марию, рыдающих над Лазарем? Но христианство смягчает, так сказать, одухотворяет нашу скорбь, соединяя надгробные рыдания с торжественною песнею: «Аллилуйя», то есть «Хвалите Бога».

«Бог не есть Бог мертвых, но живых, потому что у Него все живы» (Лк. 20, 38) – говорит Спаситель, и с отшествием от нас наших братьев, у нас не должна и не может порываться с ними связь. Напротив – земная оболочка, наши недостатки, грехи и немощи, быть может, мешали нам видеть нашего брата в истинном свете, пока он жил с нами, но в момент его смерти наши глаза раскрылись, и то, что отделяло его от нас, показалось нам ничтожной мелочностью, совесть заговорила в нас, упрекая нас, что мы мало любили, мало прощали, и теперь мы готовы, Бог знает, что дать, чтобы только вступить с ним в полное единение. Вот Святая Церковь и зовет нас к этому единению, зовет каждый день утром и вечером, каждую полночь и за каждой литургией молится за усопших об упокоении в Невечернем Царстве Христовом всех отошедших отец и братий наших, отошедших от нас в надежде воскресения и вечной жизни.

Невольно вспоминается, какой христианский совет, вытекающий из любвеобильного и верующего сердца, дает старец Зосима («Братья Карамазовы») в одном из своих поучений: «Господи, помилуй всех днесь пред Тобою представших!» Не забывай так молиться, потому что в каждый час и каждое мгновение тысяча людей покидают жизнь свою на земле, и души их становятся перед Господом, – и сколь многие из них расстались с землей отъединенно, никому неведомо, в грусти и тоске, что никто не пожалел о них и даже не знает о них вовсе: живы ли они или нет. И вот, может быть, с другого конца вознесется к Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты и не знал его вовсе, а он тебя». Душа умершего, стоящая в страхе, умилится, по словам старца, и почувствует в тот миг, что есть и за него молельщик, что осталось на земле существо, его любящее.

Молитва – это единственный способ теснейшего общения нас с умершими. И этой молитвы ждут они от нас.

«Возлюбленные! – пишет один священник, – если бы можно было нам увидеться с умершими и спросить: чего они от нас больше желают, в чем нуждаются, то первая бы их была к нам просьба о поминовении их, чтобы мы своими молитвами, благотворениями и принесением бескровной жертвы облегчили их загробную участь».

Те – кто, действительно, любят – не могут не откликнуться на этот призыв почивших молиться о них, и в Церкви Христовой происходит непрерывно таинственное и реальное общение двух миров.

В то время как «естественный» человек только ломает руки и бьется в отчаянии на дорогой могиле, – христианину дано послать усопшим братьям то радостное приветствие, которое только что раздавалось по всему православному миру: «Христос Воскресе!»

И чувствует он, что не в пустоту бросает он эти слова; чувствует, что доходят они до тех селений, где нет ни болезней, «ни печалей, ни воздыханий, а только жизнь бесконечная и оттуда доносятся до его чудесно умиротворенной души их радостный и тихий ответ: «Воистину Воскресе Христос!»

Еп. Никон (Рождественский)

Источник: Вечное/«L'Éternel» // Православный журнал. № 6 июнь. – Аньер (Франция), 1948. С. 1-6.

ПРИМЕЧАНИЕ

[1] Ди Пи (аббр. DP от англоязычного термина displaced person) – перемещенное лицо. Начало широкого употребления термина связано с событиями Второй мировой войны, когда в результате действий Третьего рейха в Германии оказалось около 10 миллионов человек, большинство из которых составляли люди, задействованные в принудительном труде или высланные из стран своего проживания по расовым, религиозным или политическим мотивам. Количество принудительно вывезенных фашистскими властями с территории СССР по данным обвинительного заключения Нюрнбергского процесса составляло 4 млн 979 тыс. человек гражданского населения. Беженцев помещали в специальные лагеря для перемещенных лиц DP camp (англ.). Ряд подобных лагерей описан Борисом Ширяевым в произведении «Ди-Пи в Италии».