Особенности музыкальной выразительности хора под управлением архимандрита Матфея (Мормыля)

История Русской Церкви XX в. для многих наших современников неотделима от ставшего эталонным церковного хора Троице-Сергиевой Лавры под управлением архим. Матфея (Мормыля). Собранный в начале 70-х гг. прошлого века по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Пимена (Извекова), этот уникальный певческий коллектив просуществовал почти сорок лет. 

Это не было просто пением: создавалась грандиозная звуковая картина, включающая ектении, возгласы, чтение молитв и возглашения канонархов, само пение было другим, чем на обычных богослужениях. Невозможно было выйти из этого звукового поля, хотелось слушать еще и еще, открывая заново те или иные интонационные оттенки песнопений, переживая слова молитвы. Конечно, это дар, уникальный талант и редкий человеческий тип, цельность человеческой натуры о. Матфея, его колоссальная воля, движимая огромной любовью к Богу и богослужению. Так он видел (вернее, слышал) Лаврский хор, таким он и предлагал его слушать молящимся, мастерски оперируя выразительными музыкальными средствами.

Как известно, хор должен помогать молитве. Хор о. Матфея не просто помогал – он буквально настраивал сердца на молитву, это была настоящая «молитва в звуке». И я уверен, что каждый из певчих о. Матфея обязательно, во-первых, молился, а уже потом – пел партию по нотам. В своем сочетании эти два фактора и создавали непревзойденный эффект молитвенного пения лаврского хора архим. Матфея Мормыля! Мне посчастливилось молиться за богослужениями, которые сопровождал этот хор. Все главные праздники, юбилейные церковные торжества, в общем, все, чем жила Церковь, воплощалось в пении хора о. Матфея, впитывалось всей душой и сознанием. Феномен хора архим. Матфея (Мормыля) не может быть раскрыт, я думаю, никогда. Но многое из того, на что, должен обратить внимание регент, искренне желающий следовать в своем служении примеру о. Матфея, все же известно.

Хотелось бы привести отрывок из беседы с Людмилой Георгиевной Стальской, преподававшей в регентской школе МДА и хорошо знавшей отца Матфея.

«На репетициях он обращал особенное внимание на слово и смысл текста. Все это он связывал с музыкальной фразой, разъясняя доходчиво и просто: порой резко, но конкретно – чего он требует от своих студентов.

Характерной его манерой было цепное дыхание. В отличие от московских регентов, которые обрывали каждое колено, каждую попевку, – заключительное колено он выделял гласом, но вел все это на цепном дыхании. Это очень важно: последней фразе он как бы отдавал основной смысл стихиры.

Он не отрицал знаменного пения, но считал, что исполнять его нужно в тех соборах, архитектура и интерьер которых соответствует такому пению. Например, в Троицком соборе Лавры – только знаменный распев, потому что стиль храма с ним сочетается. А вот уже в Трапезном храме – знаменный не подходит. Там совершенно другая роспись и совершенно другая архитектура. Знаменное пение он применял в пении догматиков, антифонов и вообще там, где считал нужным.

Я счастлива, что застала такого регента, мы его называли "Патриарх регентов", потому что он действительно был высочайшим образцом».

Около десяти лет тому назад мне довелось поближе познакомиться с одной из старейших певчих лаврского хора – Агнесой Яковлевной Ткаченко. Она удивительно тепло рассказывает об этом определяющем моменте своей жизни и об о. Матфее.

«Как утюг, подключенный к розетке, всегда горяч, так и он: был все время "подключен" к службе Божией, вся его жизнь, все его мысли. Батюшка не просто ревновал о службе, а "болел" богослужением. Он говорил: "Когда я переписываю ноты, я с каждой ноткой поговорю. Пойте так, как будто ребенка качаете в колыбели, чтобы обласкать каждую нотку. Нужна очень культура пения, каким бы совершенным голосом ты ни обладал. Веди линию мелодии перед собой и представляй перед своим мысленным взором светлый путь Господень. Сама же пребывай в полном отрешении: представляй взор Спасителя, обращенный в Вечность". Я считаю, что весь его успех из-за того, что была связь музыки с духовным восприятием. Многие регенты уповают на технические детали, а о духовном забывают, поэтому музыка получается сухая, до сердца молящихся не доходит. Духовный подъем, какой был у отца Матфея перед праздниками, конечно, передавался окружающим!

Он мгновенно чувствовал, что человек куда-то мысленно ушел. Только отвлечешься и куда-то направишь свое внимание, о. Матфей сразу скажет: "О чем думаешь?". С каждой спевки мы выходили как с церковной службы – они были у него как проповедь. Она объясняла нам суть духовного содержания песнопений. Каждую нотку он ласкал, как ребенка, каждое песнопение исполнялось от сердца. Поэтому все песнопения были цельные, доходящие до сердца верующих.

Особо трепетно относился батюшка к полутонам. Например, знаменитое песнопение "Блажени, яже избрал и приял еси, Господи…", исполняемое на заупокойных службах. В конце альты поют: "И память их в род и род…" Как считал отец Матфей, эти полутона надо петь, как Козловский пел в опере "Борис Годунов" арию юродивого. Ведь плач юродивого – он тоже построен на полутонах, эти полутона очень маленькие, – они как стон, как вздох».

От себя добавлю, что практически все пение хора о. Матфея изобиловало полутонами, особенно в момент Евхаристического канона. За поздней Литургией в Трапезном храме хор с самой мирной ектении был невероятно собран, пел нежно и трепетно, причем о. Матфей, перемещаясь по клиросу от одной партии певцов к другой, прямо во время исполнения песнопений как бы устраивал для себя своеобразное "прослушивание" партий, выделяя одну и приглушая другую.

Никогда не забуду, что с самого начала богослужения он "поднимал" первые тенора как своеобразный камертон, иногда на невероятную высоту, не позволяя хору опустить мелодическую планку. И все остальные голоса как бы подтягивались, доводя это напряжение уже до "Милость мира…", когда хор, образно говоря, расцветал, как прекрасный цветок, наполняя звуком весь объем храма прп. Сергия, и в этом звуке уже невозможно было различить отдельные голоса певчих – это был плотный, могучий, яркий и светлый звуковой поток, переливающийся волнами и пульсирующий. Непередаваемое ощущение и невозвратимые воспоминания!

Событием в моей жизни было знакомство с выдающимся, на мой взгляд, ценителем церковной музыки и человеком во многих отношениях неординарным, кандидатом искусствоведения Николаем Григорьевичем Денисовым. Он посвятил всю жизнь певческому искусству и лично был знаком со многими выдающимися людьми своего времени, в частности, с архим. Матфеем. Он вспоминает факты о великом Регенте, характеризующие его с различных сторон. 

«Архим. Матфей был мастером партесного пения, но, что меня удивило: наверное, всю музыковедческую литературу, выпущенную в советское время о древнем пении, он знал и хорошо проштудировал. Он любил знаменный распев и изумительно его исполнял! И когда сейчас порой идут споры, как исполнять знаменный распев, дискутируют об этом, многие рьяные любители знаменного пения говорят, что нужно его петь по крюкам, а не по нотам, – скажу, что о. Матфей исполнял его по нотам. Но он его не пел, а молился! Я просто поражаюсь, как он пришел к осмыслению знаменного распева. Он его действительно не пропевал: он прочувствовал каждое слово, это была сама жизнь. Когда он преподавал церковное пение семинаристам, то заставлял каждого из них петь догматики наизусть, а это основа основ правильного понимания знаменного распева. Он жил хором и мыслил себя в церковной музыке – я не знаю никого в России, кто бы еще в такой степени мыслил себя в музыке».

Как для всякого учителя важно, чтобы его дело не умерло вместе с ним, так и певческое и регентское наследие архим. Матфея (Мормыля) должно развиваться его продолжателями. Но для того, чтобы его развивать, нужно сначала понять и усвоить. И не надо смущаться последователям великого Регента: все дело в решимости и в желании послужить Богу и Церкви. Верим, что о. Матфей не оставит нас, любящих и почитающих его память и его дело, своей молитвой и своим благословением!

Н. Бульчук, глав.ред. ВРПВР "Радонеж"