На Пассии в Лавре

Обычно на Пассии мы стояли в Трапезном хра­ме. Впереди, конечно, спины. Иногда широкие и вы­сокие, если стояли группой мужчины. Стоишь перед таким заслоном (а если их несколько, то и вовсе чув­ствуешь себя стиснутой со всех сторон) — и кажет­ся, будто даже звуки не все долетают. И вдруг мы попали туда, где «посторонним вход воспрещен». Вдруг на время перестали быть посторонними. Когда-то, еще до «правления» архимандрита Иеронима, [1] мы стояли там всегда. Впереди, около клироса, всегда было особенно уютно и хорошо. Но... про­шли те времена, настроили для нас заграждений, и теперь только «свои» попадают вперед. Удалось чудом попасть и нам. Сразу все изменилось. Еще бы — вместо стены из спин рядом солея и иконо­стас. В местном ряду— любимая здесь икона Божией Матери. Она поясная, большая. Ее видно со всех точек. Не зря до XVII века иконописцы думали о том, чтобы иконы участвовали в богослужении. Вот смотришь на Нее — и Она помогает собрать внимание, защищает от наплывающих неподходящих мыслей и общей рассеянности. Здесь, когда стоишь в хра­ме (собственно, это и есть храм, а дальше — трапез­ная), когда всё рядом, все видно и слышно, удиви­тельно много хорошего можно заметить, чего мы лишены в толпе и молве. Стоишь и никому не ме­шаешь, никто и нам не мешает, не пробирается впе­ред, не толкается, не ворчит, не подпевает. Все сто­ят спокойно и сосредоточенно молятся. Ребята, следящие за порядком, вежливы. Каждое движе­ние на солее заметно и значительно. Канонарх близко. Здесь слышно каждое его слово, не как там, где часто все сливается в один общий поток и где едва можно зацепиться за знакомую фразу. Даже освещение здесь значит куда больше. Игра света и тени как бы придает иконам некоторое движение, оживляет их. Никаких фантазий на этот счет строить не хочется, просто все, что мы видим и слышим, заслоняет нас от шума обычной жизни, помогает сосредоточиться на словах, кото­рые звучат здесь, сейчас. И конечно — целый оке­ан звуков!

Кажется, что отец Матфей собрался выкупать нас в этом море мелодии, живущей своими закона­ми, где-то близко соприка­сающимися с законами дру­гого, совсем безгласного ис­кусства — живописи. И то и другое здесь, к тому же и де­коративное убранство, гар­монично составляют желан­ное единство. Какой это уди­вительный, неповторимый уголок на свете, особенно в момент, когда отец Матфей активными взмахами широ­ких рукавов рясы, из-под ко­торых не видно рук, парит низко-низко над простран­ством, объединяющим два хора. Пространство звучит гак мощно, что приобретает власть поднять душу от зем­ли и нести ее к тем, кто в этот момент почти рядом: к творцам канонов и стихир, к автору акафиста, к компо­зиторам, написавшим эти мелодии, к живописцам, рез­чикам, позолотчикам — всем трудившимся над созда­нием этой видимой и ощутимой красоты. Она под­нимает к Невидимой, еще более необходимой кра­соте, чтобы в ней встретить Творца всяческих. Время летит незаметно. Оно звучит здесь, сейчас, сменяющимися напевами уже знакомых прокимнов, стихир и припевов акафиста. Постоять бы до конца! Но нет, надо идти, чтобы снова вернуть­ся в наш суетный мир. Вернуться другим челове­ком, способным радоваться, благодарить за празд­ник Бога и людей. Благодарить доброй памятью тех, кто чуть-чуть подумал и постарался воспользовать­ся возможностью провести нас в недоступный те­перь уголок. Благодарить в душе всех, начиная с единственного на всю Россию преподобного Игу­мена земли Русской и кончая каждым, кто трудит­ся, чтобы обитель Преподобного была на земле чудом, радостью, праздником всем скорбящим и обремененным.

Слава Богу за все!

22 марта 1987 года

Г.А. Пыльнева. В Лавре преподобного Сергия. Из дневника (1946 -1996). Издательство Московского подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Москва 2006

ПРИМЕЧАНИЯ

 [1] Иероним (Зиновьев; + 1982), архимандрит, наместник ТСЛ (1972-30.03.1982). Принял монашеский постриг в 1964. Погребен в Лавре.