Из воспоминаний о старце Кирилле (Павлове)

Куда бы он ни приезжал к отцу Кириллу: в Переделкино ли, в больницу или в подмосковный санаторий, где Батюшка временами бывал на реабилитации, владыка всегда представлялся – «грешный Онуфрий». И возникало с этим «грешным Онуфрием» порой целое замешательство. Целое такое трогательное недоразумение.

Чин отпевания архимандрита Кирилла (Павлова) в Успенском соборе Свято-Троицкой Сергиевой Лавры

Ну и я еще двадцатилетняя тогда была, ничего не знала толком. И, конечно же, зачем мне надо было помнить все архиерейские имена? Зачем? Я и в титулах не шибко разбиралась, путалась все время.

Звонят с поста на проходной. «Тут какой-то грешный Онуфрий приехал», – вяло доложит сонный милиционер.

«Господи, – думаю, – мало ли народу-то со странностями ходит. Пустишь, так не пойми кого».

И впускали не всех и не сразу. Тем более – таких вот, «грешных».

А потом выяснялось, что это архиерей ждал больше часа под воротами. Может, прошелся за это время по территории Подворья, оглядел знакомые места? Он ведь служил здесь в бытность свою еще насельником Лавры – это мне местные старушки позже поведали, полюбили они его тогда и до сих пор помнили.

Подходить и требовать: скажите, мол, что это не кто-нибудь тут ожидает, а архиерей, – владыка Онуфрий не мог. Просто не умел он этого

Так или иначе, а подходить вторично к постовому и требовать: скажите, мол, что это не кто-нибудь тут ожидает, а архиерей, – владыка не мог. Просто не умел он этого. Ну, бывает такое: солидный опытный титулованный человек, а чего-то, ну хоть убей, – не умеет.

И когда наконец все выяснялось и я с ужасом поднимала свое лицо, чтобы встретить его праведный гнев, вселенское негодование, безудержное возмущение, чтобы получить строгий выговор и беспощадное разоблачение моего разгильдяйства… Когда наконец я поднимала свое лицо… Я видела только веселый огонек в его добродушных глазах и детскую улыбку. Ни тени недовольства на незадачливую послушницу. Ни тени. И почему-то становилось весело и легко. Как после исповеди. Сердиться он, оказывается, тоже не умеет!

Отец Кирилл его очень любил. За скромность любил, за непритворное смирение и монашеский настрой.

Как-то владыка приезжал к Батюшке на исповедь, только-только став митрополитом, получив белый клобук. Клобук, само собою, был надежно спрятан в машине, и владыка зашел в келью к старцу в одном подряснике – как обычно, даже без панагии. Стоя на коленях, поисповедовался.

Батюшка потом рассказывал, что он уже знал тогда, что владыка – митрополит, но ожидал, что тот сам объявит ему об этом. Ничего подобного не произошло – не сказал ни слова. Когда же отец Кирилл начал произносить разрешительную молитву и назвал-таки его митрополитом сам – в ответ не последовало никаких возражений. Только и всего.

Батюшку это умилило тогда: надо же! Ничего так и не сказал. Какой скромный.

И когда владыка Онуфрий стал уже Блаженнейшим митрополитом всея Украины, когда на плечи его легла небывалая тяжесть и ответственность – он по-прежнему продолжал регулярно навещать парализованного отца Кирилла, дорогого своего духовника и наставника.

Казалось бы, что ему с этих поездок через московские пробки к нам, в Переделкино? Если несколько лет назад старец мог еще его узнать и даже еле слышно поприветствовать, то теперь эти встречи проходят в молчании. Но несколько раз в году Блаженнейший отодвигал плотный график своих дел и ехал навестить тяжелобольного.

Чтобы несколько минут постоять у его кроватки, помолчать. И как знать, может, и поговорить на том таинственном языке, который ведом только людям духовно близким.

Он уважительно и кротко выслушивал наши скромные, подчас бессвязные рассказы о батюшкином здоровье. И здесь ему важна была любая деталь, любая мелочь: как часто Батюшку причащают, не повышалась ли у него температура, не нужна ли нам какая-нибудь помощь.

Когда отец Кирилл еще немножечко мог говорить, он при виде владыки Онуфрия повторял неизменное: «Наш родной приехал». А мы – сложили это в сердце своем.

Монахиня Евфимия (Аксаментова)