1823 год Слово по возвращении к своей пастве из С.-Петербурга, Августа 15

ОТДЕЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ.

СЛОВА И РЕЧИ,

ненапечатанныя при жизни проповедника.
(Печатаются с рукописнаго сборника М. М. Евреинова).

1823 год.

LXXXVI.

7. СЛОВО
по возвращении к своей пастве из Санктпетербурга.

(Говорено в Московском Успенском Соборе августа 15 дня).

<1823>

Что мне сказать? Откуда начать, или куда обратить слово, которому и предшествующее время, и настоящий день и побуждение сердца, и обязанность служения, вдруг представляют многие предметы; и указывают различные пути.

Первее всего – благослови душе моя Господа и вся внутренняя моя Имя Святое (Псал. CII, 1)! Благословен сохраняющий полноту Церкви Своея, Небесный Пастырь, и Посетитель душ, и в отсутствии земных пастырей пасущий стадо Свое; и пастырей, яко агнцев, водящий жезлом невидимым, призывающий и посылающий, удаляющий и возвращающий, разлучающий и паки соединяющий!

Величает душа моя и Тебя, Благословенная Матерь Божественнаго Агнца и Пастыря, дивно некогда Успением Твоим собравшая полный Собор Апостолов, и ныне к сему торжественному воспоминанию Твоего Успения сподобившая меньшаго из служителей Церкви сея приити в полноту сего священнаго собора.

Обращаюсь к вам, Боголюбезные братия и чада Церкви сея, не умолчу ныне о том, о чем умолчал здесь за год пред сим, – о скорби разлучения с вами, которую тогда понес отсюда в стесненном сердце; не хотел я прикосновением раздражать рану, которой не мог уврачевать. Поелику не в моей было власти отвратить самое разлучение: то не стал уже я расточать слова безполезнаго сетования о том; и в безмолвной покорности вручил недавно восприятое стадо благодати Пастыреначальника и молитвам пастырей: Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, которых помощь также благодарно исповедую и паки призываю к соблюдению стада, с вящшим преспеянием, даже до дня Иисус Христова.

Что касается до продолжительности отсутствия моего, скажу со Апостолом: не хощу не ведети вам, братие, яко множицею восхотех приити к вам, и возбранен бых доселе (Рим. I, 13). Чем возбранен был? Возбранен тою же священною властию, тем же законом послушания, которые и в начале меня сюда привели и вскоре отсюда воззвали; возбранен бых тем же самым делом служения, которым возбуждалось и желание приити к вам. Неволя святая! Беззаконно было бы рваться из нея в свою волю с нетерпеливостию, или упорством.

Наконец пользуюсь дарованною свободою приити к вам, и притом не на краткое время. Скажу ли, что пользуюсь оною с радостию? Не скажу: потому что не знаю, послужит ли сие к истинной радости вашей, а без сего радость моя была бы неосновательна и суетна: ибо, как нас учили нашу радость и самую жизнь нашу полагать в вашей радости о Господе, и в вашей жизни по вере: ныне живи есмы, аще вы стоите о Господе (1 Сол. III, 8). Таким образом после минувшей скорби разлучения, после окончившихся трудностей отсутственнаго попечения о Церкви, у меня остается одна безпокойная забота, забота неизвестности – будет ли продолжение служения моего благоугодно Богу, полезно Церкви, спасительно душам вашим. Итак скажу паки со Апостолом: исполните мою радость (Филип. II, 2). Облегчайте до всех вас касающуюся заботу, вопервых общими молитвами, вовторых, облегчайте сию необъятную заботу – малыми1 заботами, каждый о своей душе, не теряя даннаго для спасения ея времени, котораго каждому из нас остается не более, как несколько десятилетий, а иному только несколько лет, или даже, может быть, несколько дней, и которое быв однажды потеряно, ниже ценою вечности выкуплено быть не может.

Кстати вспомянуть о смерти: ибо время обратить слово к настоящему празднованию, а сие должно нас обратить к размышлению о смерти.

Теперь ли говорить о смерти, скажет невнимательный любитель праздника, день веселия омрачать размышлением о смерти? Иди с сим размышлением туда, где оплакивают умершаго. Нет! кто бы ты ни был, желающий отгнать от себя мысль о смерти, как неблаговременную, еще более неблаговременна будет она для тебя, если, неприготовленнаго размышлением, вдруг поразит тебя самое зрелище смерти. Нет! теперь, когда смерть, повидимому, не угрожает тебе, когда ты спокоен, когда ты празднуешь, теперь именно нахожу я благовременным расположить тебя, если можно, к внимательному размышлению о смерти, дабы ты мог размышлять о ней в полном присутствии духа, и дабы дня веселия, забыв о смерти, не употребил на дела мертвыя. Или лучше сказать, не я ищу ввести кого-либо в размышление о смерти: но всех нас к оному ведут ныне Богомудрые учредители церковнаго чиноположения, которые смерть сделали предметом настоящаго празднования.

Дивны вообще праздники Христианские! Иногда, например, мы празднуем временное рождение – Вечнаго, иногда крещение Того, на Котором никогда не было ни какой скверны, и Котораго именем очищаемся и возрождаемся мы в крещении нашем, иногда Божественный образ Преображения – Того, Который всегда был и есть сияние Славы Бога Отца, и образ Ипостаси Его (Евр. I, 3), иногда страдание, смерть и воскресение Того, Который есть Единый всегдашний источник жизни и блаженства для всего, что может жить и блаженствовать. Впрочем при всей таинственности, которою ознаменованы сии предметы празднования, не трудно усмотреть то, с какою точностию они все определяются историею Христианской веры, и в какой тесной состоят связи с ея спасительным учением. И между празнествами, в которых воспоминается Матерь Господня, сего рода есть, например, Благовещение, то-есть, принесение Архангелом Деве Марии радостной вести о предстоящем зачатии от Нея Спасителя мира. Но после того, как таинства веры Христовой достигли своей полноты, и запечатлелись сошествием Святаго Духа на Апостолов в присутствии Матери Господней, каким образом Ея Успение, то-есть окончание земной жизни Ея, хотя и Святое, и знамением будущей славы Ея сопровождаемое, впрочем разрешающее только личную Ея историю, – каким образом сделалось предметом одного из всеобщих праздников Христианских и притом высшаго чина? Каким образом событие, в котором Церкви представляется, по видимому, только лишение видимаго общения с Материю Света, сделалось предметом светлаго праздника? Какое в сем имели намерение древние священно-начальники? Мне кажется, что сии вопросы всего удобнее разрешаются тем, что я сказал, то есть, что учредители настоящаго празднования желали сим приятным путем вести нас к постоянному, благоговейному и, поколику то возможно, к радостному размышлению о смерти.

Издревле памятование и размышление о смерти одобряемо было как сильное средство мудрости к улучшению жизни. Помяни, говорит Еврейский мудрец, помяни, яко смерть не замедлит и завет адов не показан ти бысть (Сир. XIV, 12). И, положив мысль о смерти в основание, тотчас на сем основании созидает он правила добродетельной и благополучной жизни. Прежде неже умреши ты, говорит он, добро твори другу, и по силе твоей простри, и даждь ему. Не лишися от дне добра, и часть желания блага да не прейдет тебе. Не инем ли оставиши притяжания твоя и труды твоя, в разделение жребия? Даждь и возми, и освяти душу твою (Сир. XIV, 13–16). Если ты колеблешься, принять ли сие учение деятельной мудрости: наставник не колеблется в изыскании средств убеждения; он обращается вновь на размышление о смерти и продолжает: Яко несть во аде взыскати сладости; всяка плоть яко риза обетшает, завет бо от века: смертию умреши. Яко лист расплощаяся на древе часте, ов убо спадает, другий же прозябает: такожде и род плоти и крови, ов убо умирает, ов же родится. Всякое дело гниющее исчезает, и делаяй е с ним отыдет (Сир. XIV, 17–20). В другом месте тот же наставник предлагает памятование о смерти, как вообще предохранительное врачевство против грехов: во всех словесех твоих поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши (Сир. VII, 39). Пророк Иеремия, оплакивая разрушение Иерусалима, одною из первых причин сего страшнаго падения полагает то, что Иерусалим не памятовал о смерти. Не помяне последних своих, и низведеся пречудно (Плач. Иер. I, 9). Каким образом от столь малаго, по видимому, начала, как мысль о смерти, или забвение о смерти, происходят столь великия последствия добрыя или злыя, благополучныя или бедственныя? Не оскорблю ли я мудрости Христианской, обращая в вопрос то, что еще прежде Христианства утвердительно полагали, как известное и очевидное; но когда вижу, как многие из нас не любят всего, что каким нибудь образом напоминает о смерти, как самым обыкновенным явлением ея поражаются, или обращаются в бегство: то само собой обличается, что мы слишком мало, или совсем не знакомы с правильным или основательным размышлением о смерти; а потому, к стыду нашему, не излишне для нас и такое о сем изследование, какое употребляют в предмете новом и неизвестном.

Итак спрашиваю, что лучше: оставить ли жизнь свою на произвол течения дней, как ладию – стремлению волн, понесут ли ее к берегу, сокрушат ли о камень, погрузят ли в бездну, – или напротив, назначить себе пристанище, избрать удобнейший путь и по направлению сего править кормилом? В веке, который хвалится образованностию и усилиями привести в порядок все части знания и деятельности, можно надеяться, что и основательный и легкомысленный согласно скажут: лучше начертать план жизни, поставить себе известную цель, и действовать сообразно с нею. Возмем же для понятнаго всякому примера один из обыкновенных мирских планов жизни. Желает кто-либо устроить и обезпечить благополучие жизни приобретением богатства; чтобы усилить ход приобретения он лишается, по вышеприведенному выражению Еврейскаго мудреца, от дне добра, и часть желания блага проходит мимо его, то-есть, он отказывает себе в покое, в удовольствии, и иногда в необходимых потребностях; исполнение: даждь и возми, дай неимущему, и возми себе из отложеннаго в хранение, он отлагает дотоле, доколе, по его мнению, обилием приобретеннаго не приведет себя в совершенную безопасность от скудости. Поступая таким образом, если не вспомнит он о смерти, яко не замедлит, то будет изнурять и мучить себя заботами приобретения, не пользуясь плодами приобретения, дотоле, пока наконец сокровенная судьба явится внезапно, и делом совершит над ним слово притчи Евангельской: безумне, в сию нощь душу твою истяжут от тебе; а яже уготовал еси, кому будут? (Лук. XII, 20). Так даже мирской план жизни, для самого мира оказывается негодным, если в нем не принята в соображение мысль о смерти. Возвысим план жизни, и опять посмотрим, может ли он стоять, если не будет поддержан соразмерно возвышенными понятиями о смерти. Желает кто-либо утвердить блаженство жизни на основании добродетели. Известны давния усилия человеческой мудрости доказать, что добродетель сама для себя может быть достаточным основанием, побуждением и наградою. Учение сие не оказало истинных успехов, или потому, что истина в сем случае не благоприятствовала усилиям, или потому, что гордость мудрователей наводила на истину неестественный блеск, который одних ослеплял, но не просвещал, а для других обнаруживал поддельный вид истины, или, что наиболее вероятно, внутреннее достоинство и блаженство добродетели известное только тем, которые достигли в ней совершенства, не возбуждало тех, которые при первых в ней опытах встречали только подвиги, которые совершить, препятствия, которыя преодолеть, удовольствия, которыми пожертвовать надлежало. Посему нужно было подкрепить от-инуду основания самой добродетели, на которой хотели основать блаженство: и хотя не озаренные светом откровения Божия не могли ясно созерцать того, что находится по ту сторону смерти, однако и они видели себя в необходимости углубляться во мрак гроба, чтобы там хотя, так сказать, ощупью искать оснований, для утверждения на них нравственнаго порядка в жизни. Если за пределом настоящей жизни, – так разсуждали они, нет ничего кроме тления и ничтожества: то добродетель, которой так часто в настоящей жизни не отдают справедливости, навсегда лишается венца за подвиги, вознаграждения за пожертвования, и ободряющей надежды в искушениях. Но если, – так как мы во всей познаваемой природе вещей не находили такого места, где с бытием было бы сопредельно ничтожество, и всюду за пределом одного встречаем другой образ бытия, – если за пределом настоящей есть другая область жизни, если, – как требует понятие о Творце мира Премудром и Праведном, – там, где кончится тленность, начинается безсмертие, там, где кончится смешение зла и добра, начинается царство порядка, в котором добро по существу своему всегда блаженно, а зло по свойству своему всегда злополучно: то знающему и памятующему сие можно ли не быть всегда готову, чтобы недолго подвизаться, немного пострадать, немного лишиться, и чрез то водворить в себе добро, которое на веки водворит его в блаженстве? Если бы даже сия надежда, – повторяю, что я говорю сие по понятиям разсуждающих без помощи откровения, – еслибы надежда блаженной жизни по смерти не была выше сомнения, и тогда она еще достаточна к тому, чтобы возбудить здравомыслящаго подвизаться для нея со всею ревностию: и в том случае, когда бы она не сбылась, подвизавшийся не теряет ничего, в сравнении со всеми прочими; потому что ничтожество для всех одинаково. Но когда она совершится самым делом, тогда нет меры, коею можно было бы определить: сколько приобретает подвизавшийся, и сколько не подвизавшийся теряет; и не только теряет он безпредельныя блага, но, что еще ужаснее, наследует безконечное зло. Так древние нелицемерные любители деятельной мудрости, при помощи естественнаго разума и разсуждения, из размышления о смерти извлекали сильнейшия, по их состоянию, побуждения к добру и, следственно, средства к блаженству.

Что сказать о Христианине? Сколько план жизни, начертанный для него в Евангелии, возвышеннее, нежели всякий другой: столько яснее, нежели какому бы то ни было мудрецу, сияет ему руководящий и возбуждающий свет из гроба. Он знает будущую жизнь не по заключениям и догадкам, но по опыту, в котором ее видели, и осязали: Христос воста от мертвых, начаток умершим бысть (1 Кор. XV, 20). Пристально смотря в живоносный гроб Христов, как в открытое окно будущаго века, и приемля оттоле в храмину земной жизни небесный свет, он ощущает непонятную для других легкость – бодрствовать, как сын света, подвизаться против царства тьмы, и совершать живыя дела света. Ты должен умереть миру, заповедует ему Евангелие. Он говорит: повинуюсь, потому что мир преходит, и похоть его: а творяй волю Божию, пребывает во веки (1 Иоан. II, 17). Ты должен распять плоть со страстьми и похотьми. И как иначе? ответствует он; потому что сеяй в плоть свою, от плоти пожнет истление: а сеяй в дух, от духа пожнет живот вечный (Гал. VI, 8). Ты должен распяться со Христом. Не отрицаюсь: аще бо с Ним умрохом, то с Ним и оживем; с Ним страждем, да и с Ним прославимся (2 Тим. II, 11; Рим. VIII, 17). Угрожайте ему страданиями, он скажет: недостойны страсти нынешняго времени к хотящей славе явитися в нас (Рим. VIII, 18). Угрожайте ему смертию, – он будет ответствовать: желаю разрешитися, и со Христом быти… мне еже жити, Христос: и еже умрети, приобретение есть (Филип. I, 23, 21). Прилежным, глубоким размышлением о смерти, он не только разрушает все ея ужасы, но сообразуясь с своими понятиями и чувствованиями, отъемлет у ней последнюю черту грознаго вида ея, отъемлет у смерти самое имя смерти, и называет ее успением, то есть, отхождением ко сну по трудах сея жизни, или, если угодно, можно назвать ее рождением в лучшую жизнь, или воскресением от сей мертвенной жизни – в смертной плоти, в истинно живую – безсмертнаго духа. Так благоговейное Христианское размышление о смерти, особенно при постоянном в нем упражнении, становится, наконец, истинным праздником духа, в котором он в то же время и собирает силы для спасительных подвигов настоящей жизни, и наслаждается предвкушением будущаго блаженства.

Спроси себя, слушающий сие, умеешь ли таким образом праздновать Успение, или ты только боишься смерти, или совсем не хочешь думать о ней? Вопрос не маловажный; он может показать тебе, в каком состоянии душа твоя, и чего подлинно ты можешь надеяться или бояться. Если ты часто, хотя и без страха призываешь к себе смертный помысл, дабы поставить его судиею твоих дел и стражем твоей совести: благо тебе! Он может соделаться для тебя Ангелом, которому заповедано будет сохранять тебя на всех путях твоих. Но если ты совсем не помышлял до ныне о смерти, и бегаешь всего, что напоминает о ней: горе тебе! Сие расположение духа не обещает чистаго добра в настоящей жизни, и не предвещает блаженства в будущей, котораго впрочем при употреблении средств, дарованных благодатию, всех нас да сподобит Господь наш Иисус Христос, истинная жизнь наша, предстательством Преблагословенныя Девы Марии, Матери жизни. Аминь.



Оглавление

Богослужения

29 марта 2024 г. (16 марта ст. ст.)

Частые вопросы

Интересные факты

Для святой воды и масел

Стекло, несмотря на свою хрупкость, один из наиболее долговечных материалов. Археологи знают об этом как никто другой — ведь в процессе полевых работ им доводится доставать из земли немало стеклянных находок, которые, невзирая на свой почтенный возраст, полностью сохранили функциональность.